— Ладно, входите. Я попрошу ее спуститься.

Экономка оставила меня в прихожей и удалилась шаркающей походкой. Уложенные крендельком на затылке две ее поседелые косы показались мне жесткими и сухими, как старый забытый цветок.

Миссис Стрэн возвратилась ко мне довольно скоро, она спала с лица, тревога так и читалась в глазах.

— Ее дверь заперта. Она не отвечает.

Я поспешил за ней к лестнице, что вела наверх.

— У вас есть ключ?

— От той двери? Нет. — Миссис Стрэн задыхалась. — Там запирают изнутри, на задвижку.

Не без труда мы проследовали вверх по лестнице, потом экономка, оставаясь все время впереди, провела меня по лестнице вниз, в холл, к двери, составленной из тяжелых дубовых панелей. Я надавил на дверь плечом — она не поддалась.

Экономка заняла мое место у двери и крикнула:

— Миссис Слокум! — В ее надтреснутом голосе прозвучало отчаяние.

— Вы уверены, что миссис Слокум там? — спросил я.

— Она должна быть там. Дверь заперта оттуда.

— Придется выломать. Есть у вас железный лом или рычаг, что-нибудь такое, все равно?

— Пойду посмотрю. В кухне есть какие-то инструменты.

Я выключил в холле свет и тогда увидел, что в запертой спальне свет не был погашен. Я снова припал к двери и прислушался. Ни храпа, никаких вздохов, какие бывают после неумеренно потребленного алкоголя, — никаких звуков. Мод Слокум спала очень крепко.

Вернулась миссис Стрэн, узел ужаса и угрызений совести. В обеих — все в крупных венах — руках она держала стальной брус с плоским концом, похожий на инструмент, которым вскрывают чемоданные замки, когда ключи потеряны. Я вставил плоский конец в щель между дверью и косяком, приподнял брусок, что-то треснуло, панели поддались, я сдвинул инструмент чуть влево, нажал сильнее. Замок выскочил из гнезда, и дверь открылась.

Я вошел в комнату Мод.

Справа от меня у стены стояло трюмо с тремя зеркалами, слева, у окна, — огромная крытая кровать, застеленная так, что не было ни одной вмятинки. Рядом, на полу лежала Мод Слокум. Ее лицо было темно-серым, с синеватым оттенком, как на одной картинке Ван Гога, где изображен какой-то сумасшедший человек. Прекрасные белые зубы Мод блестели между полураскрытыми пурпурными губами и превращали темное это лицо в какую-то гротескную маску.

Я опустился на колени, пощупал у женщины пульс и послушал, бьется ли сердце.

Мод Слокум была мертва.

Я поднялся и повернулся к экономке, которая медленно входила в комнату, будто что-то тяжелое давило на нее.

— Что случилось? — И голос прервался, она уже знала ответ.

— Миссис Слокум умерла. Звоните в полицию, попытайтесь связаться с Надсоном.

Миссис Стрэн повернулась к двери из комнаты, и ветер смерти вынес ее.

Тут же вошла Кэти. Я попытался своей фигурой заслонить от нее труп. Девушка остановилась и встала в белой шелковой ночной рубашке вытянутая в струнку, стройная и гибкая. Взгляд ее обвинял.

— Что здесь случилось? — строго спросила она.

— Твоя мама умерла. Возвращайся к себе, в свою комнату. Все ее тело напряглось и вытянулось еще сильнее.

— У меня есть право остаться.

— Уходи отсюда! — Я сделал шаг к ней.

Кэти увидела то, что лежало за моей спиной.

— Как она может быть мертва? Я... — горе перехватило дыхание, и Кэти смолкла.

Я приобнял ее, повернул ее дрожащую спину к себе, лицо к двери.

— Кэти, я ничего не могу сделать сейчас для тебя. Тебе надо пойти к отцу.

Всхлипывая, она сказала:

— Он не выйдет, он говорит, что не может подняться с постели.

— Ну, тогда ложись к нему в постель.

Я ляпнул, не подумав, получилось двусмысленно, ее реакция потрясла меня: ее маленькие кулачки забарабанила по моему лицу с такой яростью, что я потерял равновесие.

— Как вы смеете говорить про такие грязные вещи?!

И добавила одно англосаксонское словцо, которое у нас знает каждая школьница...

Я вернулся в комнату, где на полу лежала безмолвная женщина. Ковер из овечьей шерсти загнулся под ее плечом, словно Мод в конвульсии нарушила его покой. На Мод было то самое платье, в котором я ее видел на приеме гостей, оно задралось, обнажив загорелые бедра. У меня был порыв расправить платье, прикрыть ноги, которыми я восхищался. Но мое профессиональное воспитание не разрешило: Мод Слокум принадлежала теперь полиции.

Свет в комнате исходил от настольной лампы с двойным абажуром. На письменном столе рядом с лампой еще стояла незакрытая портативная пишущая машинка, из ее зева торчал лист белой бумаги. Напечатано было всего несколько строчек. Я обошел тело, чтобы прочитать их.

"Дорогой мой! Я знаю, что я трусиха. Есть вещи, сам вид которых для меня невыносим и с которыми я не могу ужиться. Поверь мне, что любовь была и всегда будет самое лучшее, что существует на свете. Во всяком случае, я получила свою долю...

Я думаю, что это стрихнин, так я поняла из рецепта Оливии Слокум. Я знаю, я не была доброй и милой, но, знаешь, может быть, теперь-то уж никому не нужно будет критиковать меня. Я чувствую, что не могу больше писать, мои руки..."

Это было все.

Тут же я увидел открытый маленький зеленый пузырек, рядом его черную металлическую крышку. На этикетке были изображены красный череп и скрещенные кости. Далее значилось, что лекарство, выписанное доктором Сандерсом для миссис Оливии Слокум, изготовлено в аптеке Нопэл-Велли четвертого мая сего года и должно применяться по назначению. Не дотрагиваясь до пузырька, я заглянул внутрь и обнаружил, что он пуст.

На столе больше ничего не было. Я обратил внимание на широкий белый ящик. Отодвинул мешавший мне стул и, взяв в руку носовой платок, чтобы не оставить отпечатки пальцев, наполовину выдвинул ящик. Там лежало несколько заточенных карандашей, початая губная помада, шпильки, пластмассовые серьги, рассыпанная стопка бумажек, в основном магазинных квитанций и рецептов. Банковская книжка... банк Нопэл-Велли... Я пролистал ее: баланс в триста тридцать шесть долларов с центами после того, как за два дня перед тем было снято со счета двести долларов. Еще раз концом сломанного карандаша, я поворошил бумажки. Вот — письмо, напечатанное на бланке студии "Уорнер Бразерс".

"Привет, Мод, моя девочка!

Прошла прорва времени (как говаривал старый хозяин, пока его не упрятали в холодную-холодную землю, ну и кстати хочу заметить, что я никогда не любила этого старого черта), в течение которого я не получала от тебя известий. Подружка, сломай ты эту противную пишущую машинку и распусти волосы. Как проходит последняя кампания против клана Слокумов, и как там Он? Со своей стороны могу заметить, что у меня все в порядке. Мистер Биг перевел меня в сто двадцатую, и на прошлой неделе он сказал Дону Ферджеону, который сказал своей секретарше, которая сказала мне, что я никогда не делаю ошибок (за исключением ошибок в сердечных делах, ха-ха, это правда, но над чем я смеюсь?). Но самая большая новость, догадайся, что бы это могло быть, и спрячь свою догадку поглубже под шляпку, если ты только ее носишь: Англия, моя милая! В следующем месяце мистер Биг будет ставить в Англии картину и собирается взять меня с собой!!! Так что выныривай-ка лучше из своих семейных дрязг и разбирательств в какой-нибудь из этих великолепных деньков, и мы устроим большой праздничный обед в "Массо". Ты знаешь, где меня найти.

Да, и еще, мои наилучшие пожелания Кэти, и ты знаешь, что я думаю обо всей остальной компании Слокумов. До скорой встречи".

Даты под письмом не было, подпись была: "Милли". Я поглядел на лежащую на полу женщину.

Состоялся ли обед? Хотел бы еще узнать: уехала ли Милдред Флеминг в Англию и много ли знает она о "Нем". "Он" больше смахивал на Надсона, чем на Бога. А Надсон скоро будет здесь.

Я выдвинул ящик поближе к себе. Сложенная газета застряла было в щели между дном и задней стенкой ящика; скользнув вниз, она почти исчезла из виду. Я вытащил ее на свет Божий и развернул. Вот длинная колонка текста, а над ней напечатаны фотографии двух мужчин. Один из них Надсон, а другой — молодой темнокожий человек в измятой белой рубашке. Заголовок гласил: "Захвативший преступника и бежавший из тюрьмы".