— Вместо того чтобы пачкать вашей кровью руки, я беру на себя определенную долю риска, это верно. Но думаю, что я могу узнать честного человека, когда его вижу. Эта способность основа моего успеха, если уж быть предельно откровенным.

— В ваших распоряжениях есть противоречие, — заметил я. — Если я взял ваши грязные деньги, то вы не можете полагаться на мою честность в дальнейшем.

— Сейчас мои грязные деньги у вас, мистер Арчер. Вы добыли их, благодаря вашей бдительности, вашим усилиям. Честным усилиям. Не для себя. Но позволю себе предположить, что вы тщательно отмоете эти деньги, прежде чем их потратить. Конечно, я был бы глупцом, если свое доверие... м-м-м... не зафиксировал бы документально. Разумеется, вы дадите мне расписку, подтверждающую реальность оказанной услуги.

— Какой именно?

— Услуги... равной тому, что вы сделали. Будет достаточно просто написать: "За поимку и доставку Пэта Риана". Тем самым убьем сразу двух зайцев. Расписка аннулировала бы мою передачу денег Риану, что является единственной уликой против меня в деле миссис Слокум. И самое главное, такая расписка защитит меня в случае, если ваша честность поколеблется, и убийство Пэта Риана дойдет до суда.

— И я буду тогда соучастником убийства.

— И очень активным. Вот именно: мы с вами окажемся соучастниками.

Ловко меня впутывают в это дело. У меня разыгралось воображение, и я представил себе, как через год, пять, десять лет, мне предложат выполнить "маленькие поручения" Уолтера Килборна и я не посмею уже сказать "нет".

Во мне закипела ярость. Но ответил я ему благоразумно:

— Я не смогу с достаточной гарантией вытянуть свою шею из петли. В смерти Риана замешано еще полдюжины человек. Кто-нибудь из них заговорит, и комбинация разрушится.

— Вовсе нет. Со мной связан только один из них.

— Шмидт.

Брови поползли на его лоб — розовые удивленные гусеницы.

— Вы знаете Шмидта?.. Вы действительно оказались очень деятельны, мистер Арчер.

— Я знаю его достаточно хорошо, чтобы предпочесть не иметь с ним больше никаких контактов. Если полиция укажет на него пальцем, он расколется и все выболтает.

— Я вас понимаю. — Рот херувима опять изобразил успокаивающую улыбку.

— К счастью, вы можете спать спокойно. Оскар Шмидт отбыл сегодня утром... м-м-м... вместе с отливом. Ради нашего общего блага Меллиотс позаботился о Нем. Мужчина в льняном костюме теперь сидел на обитой кожей скамье у переборки. Обнажая белые зубы, сидел и поглаживал ствол своего пистолета. — Замечательно, — сказал я. — Риан позаботился о миссис Слокум. Шмидт позаботится о Пиане. Меллиоте позаботился о Шмидте. Да у вас целая система.

— Я крайне польщен, что она вам нравится.

— Но кто позаботится о Меллиотсе?

Килборн перевел взгляд с меня на вооруженного мужчину, рот которого снова замкнулся. Пусть Килборн осмысляет наш "треугольник" и с этой стороны.

— Вы задали весьма пикантный вопрос. Вашу проницательность я уравновешу откровенностью и сообщу вам, что Меллиотс сам "позаботился" о себе несколько лет назад. Одна моя знакомая девушка, если быть точным — моя служащая, исчезла в Детройте. Ее тело обнаружили потом в реке. Некий частнопрактикующий врач, не имевший медицинской лицензии, имя которого мы не будем уточнять, разыскивался для дачи показаний. В это время я направлялся в Калифорнию и предложил ему воспользоваться моим личным самолетом... Я ответил на ваш вопрос?

— Вполне. Я хотел точно знать, что именно мне предлагали. Теперь я знаю. И отвечаю теперь: я не хочу!

Килборн недоверчиво посмотрел на меня.

— Вы всерьез намекаете на то, что вам хотелось бы умереть?

— Я думаю покинуть вас. Вы достаточно умны, чтобы понять: убирать меня прежде, чем вы получите назад свои десять тысяч, — неразумно. Эти деньги ведь и впрямь расстраивают вас, не правда ли?

— Деньги? Деньги сами по себе для меня ничего не значат. Видите ли, мистер Арчер, я готов удвоить сумму. — Килборн вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник с золотыми уголками и выложил из него на стол десятитысячную купюру. — Но двадцать тысяч — это... это предел.

— Уберите, пожалуйста, ваши деньги мне не нужны.

— Предупреждаю, что ваша позиция в сделке довольно зыбкая, — заметил мой искуситель уже более сухо. — Она может, колебнувшись, достигнуть отметки, где ожидаемые доходы окажутся настолько низки, что более дешево и уместно станет попросту убить вас.

Я посмотрел на Меллиотса. Его горящие глаза были устремлены на Килборна, а в руке он взвешивал пистолет. Нахмуренные черные брови доктора ждали ответа на вопрос.

— Нет, пока нет, — сказал ему Килборн. — Чего же вы хотите, мистер Арчер, если не денег? Может быть, женщин, власть или безопасность? Я мог бы поискать в моей организации место человеку, которому... доверяю. Я бы не стал, честно говоря, бросаться такими словами, если бы не симпатизировал вам.

— Вы не можете мне доверять, — возразил я, хотя страх перед смертью иссушил губы и сжал мне горло.

— Вот именно это мне в вас и нравится. Определенная, упрямая честность...

— Вы мне не нравитесь, — сказал я. Или, скорее, прокаркал, прохрипел.

На лице Килборна не возникло никакого нового выражения, только белые пальцы раздраженно пощипывали друг друга.

— Меллиотс, мы немного задержим мистера Арчера у себя, чтобы он смог решиться. Где у тебя твой миротворец?

Мужчина в льняном костюме поспешно поднялся. Его рука метнулась в карман, тут же вынырнула оттуда, раскачивая блестящий кожаный предмет, напоминавший удлиненную грушу.

Я не успел увернуться.

Глава 22

...Я шел по усыпанному галькой руслу высохшей реки. В неподвижном, ярко раскрашенном небе пролетали попугаи и кричали, словно у них в горле перекатывалась та же самая галька. Мимо меня неслышной поступью прошла девушка, от ходьбы ее золотые волосы развевались. Я пополз за ней на четвереньках, а она обернулась и рассмеялась. У нее было лицо Мэвис, но смех звучал так же, как крики попугаев. Потом она вошла в темную пещеру, уводящую куда-то далеко от берега высохшей реки. Ориентируясь на блестевшие волосы, я тоже ступил во тьму.

Когда девушка снова обернулась ко мне, чтобы засмеяться, лицо ее превратилось в лицо Гретхен Кек, а красные губы, оказывается, были красными от крови. Мы находились в коридоре отеля, бесконечном, как время. Девушка все шла и шла, из-под ног ее поднимались маленькие облачка пыли. Она забивала мне дыхание и пахла смертью.

Я пробирался вперед по осколкам, усыпавшим потертый ковер. Видел какие-то фотографии, газетные вырезки и обведенные в черную рамку некрологи, мятые конверты и стопки любовных писем, перевязанные розовой ленточкой, пепел и сигаретные окурки коричневого и белого цвета, пустые бутылки из-под виски, засохшую блевотину и засохшую кровь, жирные тарелки с холодной, наполовину оставленной едой. За пронумерованными дверями раздавались пронзительные крики, хихиканье, завывания, стоны, издаваемые в любовном экстазе, и стоны, вызванные, должно быть, нестерпимой болью. Я глядел прямо перед собой, шел все дальше, надеясь, что ни одна из этих дверей не откроется.

Девушка остановилась у последней двери и опять обернулась — это была Кэти Слокум, она кивала мне, приглашая заходить. Я вошел за ней в комнату, наполненную ароматом жасмина. На кровати, накрытая черным полицейским брезентом, лежала женщина. Я убрал с ее лица брезент и увидел, что оно напрочь покрыто какой-то пеной, — лица вроде и не было.

Я подошел к забранному в переплет окну и распахнул его. Но тут на двери щелкнула задвижка. Оглянувшись через плечо, я увидел лишенное каких-либо черт, напрочь обугленное лицо. Я закричал, что не делал этого. Человек с обугленным лицом направился в мою сторону, и прикосновение его ног к полу было столь же мягким, как если бы на пол сыпался пепел. Я как можно дальше высунулся из окна, посмотрел вниз: на улице, далеко внизу, ползли машины, их движение напоминало муравьиную процессию.